Про папу
Я когда ни будь напишу о своем отце. Правдиво. Интересно. Увлекательно. Глубоко. Вдумчиво. Именно так и напишу в соответствии с тем каким он был в жизни: правдивым, интересным, увлеченным, глубоким, вдумчивым. Если хватит когда ни будь сил и воли к соблюдению необходимого уровня выдержки и спокойствия. А этого по прошествии двух лет все еще нет. Два года назад я поднес к уху мобильник и услышал что нашего папы больше нет. Вроде бы уже давно не мальчик и обязан был бы знать что это случается. И множество раз видел как это с другими людьми происходит. Но упорное тупое неверие в то что с моими родителями это тоже может произойти и произойдет, до сих пор не поддаётся никакому объяснению. И потому, я навсегда обречен думать о том, почему я был не там где должен был быть и в 2019-м и в 2020-м.
Я открыл ключом дверь в родную квартиру на улице Вавилова. Была глубокая ночь, уже почти утро. До чего же спокойно было в квартире. Тихо и очень спокойно. Настолько спокойно, что даже от мысли: "Ну вот, я теперь следующий." не было ни тени тревоги. Ни капли волнения. Я открыл холодильник. Среди продуктов, которые мой отец принес из магазина и положил там, когда еще был жив, стояла кастрюля борща. Стояла початая чекушечка водки. Я включил газ, разогрел себе тарелку последнего папиного борща. Допил водку, будто бы вместе с ним выпил. Вся эта длинная и долгая дорога как будто бы навалилась на меня огромной тяжестью, и я стал думать о том, что хорошо бы поспать хотя б немного.
Я немного походил по квартире. Впечатление было такое что все было очень прибрано и расставлено по местам, будто папа знал, что он не вернётся сюда. Как то уж больно всё было на местах. Даже когда мама была жива, но уже не вставала, такого порядка и чистоты в квартире не было. В коридоре на тумбочке под зеркалом лежала зеленая тетрадь. Третья тетрадь его воспоминаний. Я забрал её к первым двум и за прошедшие два года пока что ни разу не открыл эту третью тетрадь и не почел того, о чем он в ней писал. Какой то тормоз, который предстоит преодолеть.
В эту квартиру мы переехали осенью 1974-го года - 46 лет назад. За все эти годы я только один раз ночевал в квартире один в феврале 2018. Тогда в квартире был ремонт, родители жили на Братской. А я смотрел на стену в ванной, на которой обнажился кирпич и думал о людях которые положили эти кирпичи. Я никогда прежде не видел этих кирпичей. Но рядом с ними я так много прожил и пережил. Эти кирпичи клали немецкие военно-пленные. Я тогда разговаривал с одним из них по имени Ульрих. Нет, это не было сумасшествием, это не был призрак. Это были просто мои фантазии. Но Ульриха я тогда представил себе очень явственно и живо. Несмотря на то, что он был очень крупным и сильным, выглядел он очень заморенным и жалким. Лицо его было покрыто пылью, на голове войлочный подшлемник с ниспадающим на плечи затылком. Ульрих родился в Швабии. Жил в Обер-Амергау. Он говорил, что не понимает зачем было всё это, и кому это было нужно. Я рассказывал ему, что бывал в Обер-Амергау и что там очень красиво. Он отвечал, что конечно надеется там вновь побывать, когда всё это закончится. Я спросил, что именно должно закончится. Ульрих уклонился от ответа, сказав что все зло происходит разом и всегда летит бурным потоком, а добро собирается тяжело, по кирпичику постепенно. Но кирпичи, которые были разбросаны, пришло время собирать и он собрал и сложил их здесь очень старательно и теперь они будут крепко и надёжно лежать долгие годы.
Это не было призраком, это не было сумасшествием. Это было очень яркой и реалистичной моей фантазией. Я трогал кирпичи на стене в ванной, они были тёплыми. Ульрих сказал тогда, что он виноват только перед самим собой и больше ни перед кем у него нет никакой вины. Когда я в первый день зимы 2020 вновь оказался в этой квартире, я почувствовал, что Ульриха теперь здесь больше нет. Наверное он снова в Обер-Амергау. И это хорошо. Потому что всем нужно когда ни будь возвращаться. Через год, через два, или через многие десятилетия. Это важно.
Я походил из комнаты в комнату и на совсем уже ватных ногах шаркающей походкой добрел до своей кровати. Через шторы уже пробивался рассвет. Хорошо бы проснуться на этой кровати вновь в своих школьных годах. Слышать такие привычные и родные звуки и запахи из кухни. Стук трёхстворчатых дверей, бормотание крана в ванной, гул газовой колонки, голоса родителей. Но, погружаясь в сон я знал, что вернуться в эти звуки и запахи я смогу только по дороге Ульриха. Вместо этих звуков и запахов, когда я проснусь, я должен буду ехать на встречу с похоронным агентом.
Самое первое, что предстояло сделать утром - нужно было найти папин паспорт. Они лежали вместе общегражданский его паспорт и загран паспорт. Я случайно открыл загран и с удивлением обнаружил, что на штампе о пересечении границы стоит дата его смерти. Только годом ранее. Он вернулся из Кемерова на Украину по железной дороге. И пересёк границу ровно в этот день - двадцать девятого ноября 2019 года. Меня это очень впечатлило. Я провожал его тогда в Москве на Киевском вокзале. И очень запомнил этот день. Фотографически запомнил. Это был наш с ним последний день вместе. Мы ездили в гости к Борису Сергеевичу Нижегородцеву. Папа этого очень настойчиво захотел. Потом из гостинницы "Космос" Поехали на Киевский вокзал. Перед этим я его сфотографировал у памятника Веры Мухиной "Рабочий и Колхозница". До чего же там на Киевском вокзале было холодно и какие ледяные сквозняки. Как то безалаберно попрощались. Ну встретимся скоро. ... На перроне темень кромешная... Я прошел немного за уходящим поездм с поднятой рукой. Утром он приехал в Киев 29-го ноября.
Совпадений и цифровых удивительных коллизий вокруг папы было неимоверное множество Номер первого автомобиля (Москвич-фургон-циплёнок) ему достался с датой смерти его мамы - бабушки Вали. Будто бы в назидание что бы помнить. Номер второго автомобиля 61-67 - годы рождения его детей. Дачный участок номер 67 (как и у нас в Пегматитовке) и эта цифра тоже многократно встречалась вокруг него и вокруг меня. Его первая внучка родилась в квартире 67. Но самое удивительное совпадение произошло в Кемерово на Красной Горке.
Был удивительный летний солнечный день. Мы с папой поехали в музей на Красную горку. Очень легко было, хорошо. Говорили о том, о сём. Обозревали с высокого берега заречные дали Кемерова. Был короткий дождь, радуга и снова солнце. Мы шли с ним по аллее от музея к Памятнику погибшим шахтёрам работы Эрнста Неизвестного. Вдоль аллеи стояли мощные кедры и сосны. Папа как то очень спокойно и философски заметил, что скоро отправится за мамой вслед и в тот же миг на аллее раздался голос кукушки. Мы не сговариваясь с ним подняли вверх указательные пальцы и начали считать. Кукушка прокуковала 18 раз. До 98-ми лет! Шутка ли.... Вот это да! Теперь это обязывает! Мы с папой смеялись и веселились, спускаясь к парковке куда мы заказали такси. Папа умер ровно через 18 месяцев от того дня. День в день. Через 18 месяцев. Я посмотрел по датам на фотографиях с Красной Горки в ГуглФото.
Потом я еще многому удивлялся перелистывая папин планшет. Я надеялся найти какие то записи от него. Очень важным казалось мне понять, что он делал, что читал, что думал в свои последние дни, когда я должен был бы быть с ним. Я знал, что папа очень много читает книг на планшете. Знал что он много читает Джека Лондона : Смок Белью, Белое безмолвие, Тысяча дюжин. Всем этим он зачитывался еще в бумаге. Но я был очень удивлён что за последние пол года он очень интенсивно читал три книги "Хроники Амбера" Роджера Желязны, "Вторая жизнь Уве" Фредрик Бакман и "Игра в классики" Хулио Картасара. Эти книги не просто присутствовали на его планшете. Он их действительно интенсивно читал. Это я узнал из истории закладок и по датам в которые он их делал. Ридер открывал книгу всегда на месте остановки чтения. Но папа все равно делал закладки и они бывали сделаны почти каждый день. Часто он прочитывал за день до 15ти страниц. Ему был 81 год. Именно Игра в классики осталась недочитанной. Он прочел её ровно на половину и последний раз читал вечером того дня, когда мы с ним поссорились из за автомобиля. Я не читал ни одной из этих трёх книг. Но я обязан их прочесть.
За пару недель до своей кончины папа заменил искусственный хрусталик в единственном глазу, который оставался зрячим и был очень горд тем, что операция прошла успешно, Что хрусталик ему поставили не лишь бы какой, а весьма даже не дешевый, прослужит долго. Папа очень радовался тому, что стал видеть очень хорошо. В тот день 24-го ноября он приехал на работу на автомобиле. И я с ним крепко поругался по этому поводу. Ранее он мне обещал, что будет вызывать такси. Но хронически не делал этого. В тот день он мне доказывал, что человек с одним незрячим глазом имеет право управлять автомобилем. И никаких ограничений это не накладывает. Какой то милицейский разгильдяй выдал ему права действительные до 2061 года (ему бы исполнилось 122 года) И папа нипочем не хотел ездить на такси. Ходить пешком ему было тоже уже тяжело. Но он периодически ходил пешком и с работы и на работу. С Вавилова на Братскую и обратно.
Сейчас это особенно тяжко вспоминать, но я тогда очень сильно на него ругался, и обещал написать заявление в Полицию, если он еще хотя бы раз будет замечен за рулем автомобиля. И он здорово обижался на мои неистовства. И это очень тяжело вспоминать. И это был его последний выезд на автомобиле. И я думаю теперь что всё неспроста. Папа всегда делал так как хотел. И умер он тоже так как хотел. Наверное. Осознавал ли он это, задумывался ли он над тем, как он хочет умереть? Не знаю. Но умер он вполне в своем духе и в букве. За 5 дней до смерти он последний раз управлял автомобилем. За три дня до смерти он последний раз был на работе. За две недели до смерти он прооперировал глаз и восстановил зрение. За неделю до смерти он завершил протезирование зубов. Он все это время находился в ясном уме и твёрдой памяти. За год до смерти совершил двукратное "Хожение в Сибирь" Побывал в Екатеринбурге, Кемерово, Томске, Новосибирске. Сделал фотографию о которой мечтал, где четыре Ивановых. Прадед, правнук, отец и сын. За 4 месяца до смерти он съездил в Киев. За три месяца до кончины совершил плавание на теплоходе вокруг острова Хортица по Быстрику мимо Кушугума. Не у всех так случается. Далеко не у всех. Так может это он того не хотел, что бы я был с ним когда он будет умирать. Наверняка он ждал меня в тот последний день. Хотел меня видеть. Но, наверное не хотел, что бы я видел его. так или иначе, этого теперь уже никогда не узнать. Латинский призыв "Memento mori" - "Помни о смерти" имеет более широкий перевод: "Помни что ты человек (в смысле смертный)" Наверное, это очень важно, помнить о смерти, помнить что ты смертный, для того что бы жить как человек, поступать как человек. Не каждому это дано. А если бы он прожил на 15 месяцев больше, то я с ужасом представляю что бы с ним было.
Давным давно удушливо жарким летом 1981-го года группа студентов стояла на балконе 4-й городской клинической больницы города Запорожье. Двое были смуглыми аж до чрезвычайности. Их звали Абуди и Джамал. Они были из Йемена. Третий был бледнолицый и выглядел почти как европеец, его звали Али. Он был из Бейрута. Четвёртым студентом был я. Мы стояли на большом балконе "а ля Конструктивизм" Балкон своей узкой частью примыкал к зданию, а оба широких края были свободны в обе стороны. Мы стояли смотрели вдаль на Кичкас, на сизые дымы Коксохима. Курили, вдыхали ядовитые металургические запахи и обсуждали Израильские обстрелы Бейрута с оккупированных Голанских высот. Али видел по телевизору обстрел своей улицы, где он вырос, где живут его родители. Через тридцать девять лет я вышел из госпитальной церкви и увидел этот балкон. Прежде чем идти встречать похоронного агента и катафалк я зашел в эту часовню. Поставил свечку за упокой, и выходя тут же увидел это балкон. Тот самый. Та же больница, тот же балкон. Только 39 лет прошло и обстоятельства другие.
Папа умер от COVID-19 в больнице № 9 на улице Счастливой. Больница № 4 откуда я его хоронил находится на улице Оптимистической. Но само патологоанатомическое отделение откуда мы с папой тронулись в скорбный путь находится далеко в глубине больничной территории как раз на пересечении улиц Перспективной и Фундаментальной, которые к Оптимистической примыкают. Наверное этим папа всем нам что то очень важное сказал. Я сказал тогда сотрудникам, что я открою крышку и увижу его непременно. И никто не сможет мне в этом воспрепятствовать. КОВИД - не - КОВИД, мне никто запретить не в силах. Они попытались было, препятствовать но вяло. Быстро отскочили в стороны. Я до сих пор удивляюсь. До чего же спокойным и умиротворенным было папино лицо. Хорошо, что я увидел его таким, умиротворенным и спокойным. И простился от имени всех нас.
Когда мы проехали через плотину оказалось, что путь мы проделали очень быстро без затруднений и приближаемся к кладбищу слишком рано. Мы приедем, а там еще никого нет из тех, кто придёт проститься. Распорядитель сказал мне, что лучше остановиться немного постоять. Не возражаю ли я, если мы остановимся вот здесь, и выпьем кофе. Я сказал что вовсе нет, это очень даже хорошо. И вся выпечка, кондитерка которая есть на витрине и кофе для всех за мой счет. Я всех угощаю, поминайте папу. Мы стояли на Инженерной площади возле "Книжки". И папа и Мама. Здесь часто бывали. Тоже знаковое место.
Комментарии
Отправить комментарий